Метафизическое сумасшествие. Глава 2. Аксель Фитцель.
6
Люди в большинстве своем хотят удовлетворить свои потребности, и нередко способы достижения цели выходят за рамки нравственности и морали, за границы Божьих заповедей – довольно часто. Что может быть важнее для человека, чем понимание такого емкого понятия, как счастье, о котором сегодня говорилось достаточно много? Смысл жизни, наконец, также основывается на достижении того или иного индивидуального счастья. Я полагаю, что в некоторых ситуациях правомерно преступить границы нравственности и морали, не ограничивая при этом произвола другого человека. Что вы на это скажете, господин Фитцель?
А разве общественная мораль и нравственность как личная, так и догматическая не стоят на защите прав человека от произвола извне? Нарушая эти традиции, вы посягнете на закон, оставите того человека, волю которого вы охраняете, претупая закон, беззащитным перед вашим собственным произволом.
Да, это так, но, представьте, что, сломав стену, вы сможете остановиться и не разорять дома.
Но, позвольте, к чему же тогда ее ломать?
По залу пробежала волна тихого смеха, и послышался стук о столы. Господин Акерманн, поставленный в тупик ловким ответом Фитцеля, замолчал и сел на место. Фитцель же, пользуясь оставшимися минутами лекции, решил подытожить ее скромным заключением. Он сказал: «Подобные вопросы касаются не столько общества, сколько лично каждого из нас. Не богоугодные дела, как мы видим из вопроса уважаемого господина Акерманна, summa summarum* оказываются в высшей мере несостоятельными, ибо не приносят человеку счастья, если этот человек - праведник. Вы скажете, что при умелом пользовании некоторыми, не оговоренными законом аморальными и безнравственными возможностями человек способен обеспечить себе или своей семье блаженное существование на этой земле. Вы скажете, что многие моральные излишества, навязываемые нам коллективными нормами, не нужны, ибо не способствуют, а напротив, противостоят нормальному естественному праву и желанию любого человека иметь счастье. А я скажу вам, что человек праведный никогда не польстится на земные богатства и никогда не станет предаваться унынию по этому поводу, ибо ему не нужно нарушать закона на земле, поскольку он боится этим преступить закон еще более высокий – небесный. Следуйте заповедям библейским и остерегайтесь всякого грешного помысла и деяния, и пребудет с вами счастье на земле и на небе. Этому следую и вас к этому призываю. Благодарю всех за внимание».
Да он еще и философ, - послышалось с верхних рядов.
Слушатели начали расходиться. Фитцель собрал со стола бумаги и тоже вышел, радуясь оттого, что теперь сможет, наконец, вернуться к своим обычным делам. Он не получал удовлетворения от выполнения подобных маленьких поручений, которые последнее время большей частью своей его нервировали. Выполняя обыденную работу священника и лектора, он привык к четкому распорядку, складывавшемуся из чередования богослужений, собраний, проповедей, лекций, сбора пожертвований, курирования богаделен и не терпел изменений в размеренном ходе своей довольно благочестивой жизни.
Отец Аксель выглядел старше своих лет. Он был человеком среднего роста, отнюдь не склонным к полноте, с черными глазами и прямым тонким носом. Походка его часто отражала внутреннее состояние, в котором он пребывал. Фитцель передвигался, как правило, то излишне мелкими шажками, в особенности в те моменты, когда старался как можно более корректно, с видом полной услужливости, приблизиться к человеку выше его по сану, внешне напустив на себя вид смиренного и безгрешного помощника. Это происходило по причине того, что он никогда не мог позволить себе опускаться настолько, чтобы уронить свое достоинство в глазах высших мира сего до состояния рабской покорности, которой, однако, требовал от своей паствы, обращаясь к ней от имени Господа. Иной же раз шаг его был спокоен и широк. В таком обличье запомнился он тем, над кем имел власть. По всей видимости, отец Аксель обладал неким стереотипом поведения, как и большинство более или менее влиятельных людей, выработанным еще в молодости. Он никогда не отступал от этой своей «буквы закона». Вся его манера поведения была наделена еле заметным оттенком тщательно скрывавшегося легкого высокомерия, которое он ставил себе в заслугу, как качество характера, позволяющее руководить и быть «пастухом» для доверчивых и открытых ко всему неправому прихожан. Фитцель не относился к числу священнослужителей, молившихся за наступление кризиса в движении Просвещения, кризиса самого прогресса, но и не особенно жаловал последователей новой мысли, будучи твердо уверенным в том, что все поспешное, все, что развивается слишком стремительно, имеет весьма шаткий фундамент, а посему не заслуживает доверия.
Мировосприятие его стояло на основательности в решениях и взглядах, поэтому он не упускал удачного случая, чтобы поругать революционных настроений, наметившихся в общественной жизни и бурлящих как в рядах правоверных католиков, так и среди отступников. Причем грех прогресса, по мнению отца Акселя, лишь усугублял греховность последних, ибо давал им еще больший повод к тому, чтобы соблазниться обманчивыми земными дарами. Фитцель не желал объявлять войны, а лишь покорно принимал все творившееся и размышлял над тем, к какому пагубному результату приведут общество прогрессивные изменения.
Сегодняшний день явился редким исключением, которое Фитцель должен был молча вынести, дабы не потерять присущих ему и его мыслям спокойствия и рассудительности.