Новая деонтология. Глава 6. Искренность и притворство
- Дитрих, как бы мне хотелось сказать «да»… К сожалению, я приехал всего на один день и сегодня вечером мне нужно ехать обратно, - он говорил медленно, наблюдая за реакцией Акерманна. - Я приеду опять через неделю. Дитрих, слышишь меня? Через неделю…
Священник не желал обманывать его, но понимал – оставаться здесь не может – ему было бы крайне тяжело, почти непреодолимо трудно выносить присутствие Пауля. Только недавно пообещав никуда не уезжать, по крайней мере, еще день, он помимо своей воли оказался вынужден изменить этому решению. Ответа не последовало, и он продолжал:
- Это ведь недолго – всего лишь неделя. К тому же Пауль еще не собрался уезжать, и ты не будешь один.
Услышав ненавистное имя, Акерманн сказал:
- Он презирает меня. Неужто я не вижу! Он желает от меня избавиться. И вы видите это, ясно видите, но ваша доброта заставляет вас отзываться о нем с уважением.
Фитцель не решился переубеждать его:
- А Иветта? Ангелика? Думаю, они смогут составить тебе достойное общество.
- Зачем они мне? – нервно, повысив голос, ответил Дитрих. – Ангелика все время лжет.
- Кто тебе это сказал?
- Я сам вижу.
- Что же она сделала?
- Думайте, что хотите, только уберите ее от меня.
- Послушай, почему? Мне казалось, ее личность не вызывает у тебя антипатии.
- Я не могу больше видеть это умильно-слащавое лицо, пусть оно молодо и красиво, от него не веет могильным холодком, оно не осквернено никакой грязью, но это пытки – видеть ее рядом с собой! Мне дурно от ее добродетели, от фальши, от притворства. Разве же это добродетель? Маска кормит прихвостней, а я распознал Ангелику! Тьфу, ее вид раздражает меня больше, чем мысль о собственной немощи! В кого я превратился? Я стал частью интерьера! – он расплакался, прижимая к глазам край одеяла. – Мне нужно внимание, но никто не слышит! Разве Ангелика понимает то, что я испытываю? Немного внимания… Лесть или грубость – вот их средства! Разве вы не видите – они помогают мне умереть. И Пауль и Ангелика – они подталкивают меня. Посмотрите, она оказалась столь добра ко мне… Я просил, и она оказала мне услугу – разрешила что-нибудь сказать в свою защиту. Что-нибудь! Как бы ни так! Ангелика помогает мне скорее убить себя!
Аксель плохо понимал, о чем говорил Акерманн. Он чувствовал давящую боль в груди, но не мог заставить себя уйти.
- Ее отношение ко мне! Отец Аксель, вы скажете, что она добра и мудра? – Фитцель молчал, он едва знал девушку. – О, что такое человек?! В глазах мудрого должен блестеть разум, говорящий: «Вот, я человек, и способен помочь вам своей разумностью». В ее глазах нет ничего близкого к этому. В ней нет благородного достоинства, которое возбуждает в человеческом сердце уважение, и она хуже тряпки, которой стирают пыль с полок! Добродетельный, мудрый человек должен вызывать к себе соответствующее уважение, любовь, он должен заставить меня восхищаться и превозносить Творца, создавшего столь совершенное существо!
- Ангелика, возможно, не отличается этим совершенством, которое ты от нее требуешь…
- Этот человек вопреки моей воли вызывает во мне одно пренебрежение. Ах, если бы она была мудра, как вы! Она не должна намеренно изводить меня, ведь видит, что сама притворяется, полагая, будто я ничего не понимаю. Размножившаяся живая материя оправдала верность тезиса о переходе качества в количество: все больше рождается бесчувственных личностей. И они настолько похожи, что порой бы не стоило их называть личностями. Мономорфные частички, плавающие в имманентной* действительности собственного мышления! Чего же я могу требовать, отец Аксель? Ни силой, ни уговорами не получается вбить в их головы, в сознание Ангелики, хотя бы крупицу искреннего сострадания. Как часто бывает, что кто-либо старается показаться милосердным лишь из-за своей корысти! Разве она станет плакать, если я вдруг умру? Посему лучше питаться чистым воздухом, нежели словами, ласкающими душу, но очерненными лестью. Подачка безрукому, кормление с ложечки!.. Она за пару дней привязала меня к кровати этим своим «сочувственным» вниманием и сделала из меня человека, идя к которому с чистой совестью можно снять маску серьезности. Ангелика думает, что покуда я безучастным взглядом разглядываю потолок, можно слегка иронично улыбнуться, точно улыбаешься стене – она все равно не видит.
- Дитрих, ты хочешь, чтобы я поговорил с Ангеликой, и чтобы она больше не приходила?
- Я еще не решил. Ангелика появляется, а мне дурно даже смотреть на нее, не то, что слышать ее голос. Она испытывает удовольствие, обнажая свою поддельную добродетель, но вид ее страшен. Ох, у меня начинается приступ смертельного отвращения, когда я думаю о ней. Она твердит мне в ухо о каких-то великих, высших идеалах, словно я совсем отупел и не понимаю этих простейших истин! Когда она прекратит думать обо мне, как о глупейшем из глупцов?! Вот только на этом чувстве основано все ее милосердие. Не надо жевать кашу перед тем, как положить мне ее в рот, этим она лишь примешивает к тени милосердия свой яд.
Фитцель слушал Дитриха, и слова, произносимые больным, наводили на него грусть, граничащую со знакомым ощущением тоскливой безысходности. Ибо он не знал, как помочь ему…
- Избавьте меня от этого чудовища, - продолжал Акерманн. – Умоляю вас, отец Аксель. Только вы понимаете то, чего жаждет моя душа. Вы не кормите меня хлипкими слащавыми утешениями, вы благородны, истинно добры, сострадательны и разумны. А она! Ох, она сделает все, чтобы поскорее свести меня в могилу, душу мою отправить в преисподнюю. Зачем Ангелика делает это? Зачем продолжает эти издевательства, или не понимает, что мне противно ее слабоумие?!
* (лат. – immanens - пребывающий в чем-либо, свойственный чему-либо), нечто внутренне присущее какому-либо предмету, явлению, процессу, проистекающее из него.