Детский психоанализ. Теория привязанности и психоанализ
Самость и процесс субъективации
Психоаналитическая теория имеет отношение в первую очередь к функционированию психических инстанций и не описывает субъекта, в котором они содержатся. Однако в терминах инвестирования либидо объект импульсов может передать часть объектного либидо Я, которое при этом инвестируется вторичным нарциссизмом; тогда можно противопоставить Я и самость.
Но описание наблюдателями привязанности маленького ребенка и интеракций, характеризующих эту привязанность, приводит к исследованиям развития самости. Это как психоаналитические, так и нейробиологические работы.
Последователи Фрейда, занимавшиеся детским психоанализом и ранним развитием функционирования психики, работали над этой проблемой: кляйнианцы предложили описание депрессивной фазы, которое было развито Д. Винникоттом (1949). Он рассматривает «селф» (самость) как аспект этой депрессивной позиции, при которой наевшийся, но ненавидящий младенец замечает, что его мать и он сам продолжают существовать несмотря ни на что. Так формируется эта самость, которую, следовательно, можно определить как способность чувствовать свою непрерывную психическую жизнь.
В неврологических науках нельзя избежать упоминания о формировании самости. М. Жаннро (1991) определяет процесс субъективации, исходя из принципа самоорганизации нервной системы: «Устранение некоторых синапсов и стабилизация других приводит, таким образом, к моделированию мозга в зависимости от опыта животного или в зависимости от воздействий со стороны окружающей среды» (Jeannerod, 1991, р. 126). Самоорганизация самости изображается по избирательной модели: «Представляется, что существует прямая связь между нервной деятельностью и тем, как мозг организуется в ходе созревания» (Jeannerod, 1991, р. 127).
Возможно ли пойти дальше и описать процесс субъективации на основах установки синаптических связей как непрерывный процесс взаимодействия между нервно-мозговым функционированием и рождением субъекта в его мире? «Таким образом, можно, наконец, постулировать, что индивид в ходе своей собственной деятельности формирует самого себя (биологически и психологически) на основе материалов, полученных при рождении. Эта гипотеза самоорганизации (т. е. самоселекции) может служить для иного рассмотрения связей между биологией и психологией. Можно предположить, что на уровне синаптического функционирования нервная деятельность усиливает эффективность передачи. На уровне поведения активная двигательная деятельность делает возможным обучение, укрепляет психомоторную координацию и стабилизирует перцептивные образы. На когнитивном и психическом уровне задавание вопросов с помощью речи, любопытствующее исследование окружающей среды строит межличностные отношения» (Jeannerod, 1991, р. 127-128). А. Бургиньон (1989) выражает аналогичные взгляды: «Живая материя эволюционирует в направлении возрастающей сложности вследствие своих способностей к самоорганизации, под двойным давлением законов, управляющих внутренней соразмерностью организмов и их взаимодействий с окружающей средой. По мере усложнения организации внутренние принуждения начинают преобладать над внешними воздействиями» (Bourguignon, 1989, р. 7-8).
Нет необходимости далее излагать положения, описывающие континуум между синаптическими организациями, функционирование самости и способы ее вступления в межличностные отношения. Во всяком случае, именно на этой гипотезе были основаны работы психоаналитиков развития.
Теория привязанности, самость и вступление в межличностные отношения
Известно, что многочисленные исследования новорожденного показывают наличие весьма ранних психических репрезентаций, относящихся к существованию ухода, связанного с кормлением. Другими словами, как это доказал Даниель Штерн (1985), младенец пользуется своей амодальной сенсорностью и своей эмоциональной жизнью, чтобы построить одновременно ядро самости (в смысле постоянного ощущения жизни) и основы межличностной жизни (Stern, 1985). Этот автор в то же время напоминает о том, что привязанность является основой тех повторяющихся и гармоничных интеракций, благодаря которым на основе случайных обстоятельств в жизни младенца появляются события, составляющие эпигенетическую основу «сценариев», призванных составить в будущем историю этого младенца, которая впоследствии реактивируется в соответствии с воззрениями «дарвинской неврологии» Эдельманна8. Д. Штерн также показал, что самость вступает в межличностные отношения, когда интерактивный опыт грудного младенца в начале второго полугодия первого года жизни позволяет ему не только получить знание о постоянстве объекта, но и организовать метатеорию его психического функционирования.
Другие «психоаналитики развития» пользуются теорией привязанности, чтобы говорить об опыте «мы», который они противопоставляют опыту зарождающегося Я: к ним принадлежит Роберт Эмде (1989). Но эти психоаналитики описывают в своих работах исследования в лаборатории, с «лабораторными детьми». Мы считаем (Lebovici, 1990), «что настоящий ребенок строит свои психические репрезентации в том числе исходя из конструкций своей матери: они являются результатом ее желания беременности и ее предсознательных мечтаний, которые, продолжая родословное древо семьи, передают ребенку межпоколенческий мандат судьбы»10 (Lebovici, 1960). Они свидетельствуют также о ее желании материнства, восходящем к детству, и о ее бессознательных эдипальных конфликтах: ее фантазия состояла в том, чтобы, подобно своей матери, дать ребенка своему отцу; таким образом, дедушка младенца с материнской стороны является также и отцом — родителем — новорожденного. Этот фантазийный ребенок помогает матери вжиться в ее материнскую роль, а родителям — в родительскую роль.
Фантазийный ребенок оправдал много метафор; здесь без сомнения следует припомнить две из них:
1. Винникотт в своей статье под названием «Роль зеркала матери и семьи в развитии ребенка» (1971) писал, что ребенок, смотрящий на свою мать, видит две вещи: ее зрачки и мать, смотрящую на него. Его мать, следовательно, видит, что ее ребенок смотрит, как она смотрит на него. Так закладывается бесконечная игра зеркального общения; ее следует рассматривать как основу репрезентации самости и материнства: эта метафора предполагает доступ к межличностным отношениям (Winnicott, 1971).
2. Бион предложил другую метафору — метафору способности матери к мечтаниям11. Этот автор напоминает, что мать может с помощью своей фантазийной деятельности «обезвредить» идентификационные проекции своего ребенка, которые он адресует своим материнским репрезентациям.
Итак, мы наконец описали трех детей:
• лабораторного ребенка, который строит свои репрезентации-представления в рамках интеракций; он делает это активно, пользуясь своей программой развития и, в частности, рабочей моделью привязанности. Это младенец, превратности развития которого можно оценить, в частности, с помощью парадигматического аппарата М. Эйнсворт, что дает возможность вести интересные исследования (Fonagy, 1991). Это ребенок, которого понимают с помощью эмпатии; эмпатия может стать конструктивной благодаря использованию творческих метафор и таким образом сблизить:
• настоящего ребенка репрезентации, т. е. такого, каким он представляет свою самость, и такого, каким он представляет себе мир;
• и настоящего ребенка конструкции, такого, каким он себя рисует или рассказывает в последействии эпизодов своего сценария, который впервые был написан при обстоятельствах, ставших событиями в развитии интерактивного общения, повторяющегося во времени и лишенного монотонности.
В личном сообщении Моника Пиноль-Дурьез напоминает, что начиная с 1960 г., когда я писал в своей статье о рождении объектной связи, что «младенец инвестирует свою мать еще до того, как он воспринимает ее», я имел в виду, что «если инвестирование Я закладывает основу осознания объекта, представление о своих собственных границах, телесное Я строится также исходя из нарциссических инвестиций, близких к самости в понимании "психоаналитиков развития"» (Lebovici, 1960). Чувство Эго «необходимо, чтобы возникло чувство реальности объекта».
Этот ребенок рассказывает о себе, и при анализе взрослых с этой точки зрения его можно обозначить как опыт повествования или историзированный роман. Переход от первоначального сценария к его изложению стал темой работ, которые возвращают психоаналитика, исследующего генезис межличностных отношений в лаборатории, к его кушетке — отсюда он может свидетельствовать о рождении процесса субъективации и явлениях десубъективации.