Истерия и конверсионные симптомы. Психотерапия истерии. Истерия и пограничные состояния. Хиазм – новые перспективы
Конфликт
Определить основной конфликт в этих двух категориях трудно, так как с течением времени стало ясно, что во взглядах на истерию произошел раскол в связи с появлением описаний оральной истерии, характеризующейся серьезной прегениталь-ной фиксацией. Эти описания прокладывали мост между фрейдовской теорией истерии с ее классическим генитальным уровнем, и переинтерпретацией этой теории Мелани Кляйн, выявившей важность механизмов проективной идентификации и интроективной идентификации орального происхождения. Вскоре фиксация на материнской груди стала проявляться в интерпретации переноса у истерика с большей очевидностью. Я тем не менее считаю, что, какой бы ни была феноменология симптомов истерии (склонность к токсикофилии, пристрастие к галлюциногенам, расстройство пищевого поведения с чередованием фаз анорексии и булимии, аддиктивное поведение по отношению к предметам и т. д.), для меня истерия остается связанной с фундаментальным конфликтом, касающимся отношений между генитальной любовью и сексуальностью. Мы предвидим возражение, что такая проблематика настолько неопределенна, что могла бы подойти для всех наших пациентов. Этот аргумент недостаточно основательный, так как в связи с истерией речь идет не столько о любви, сколько о форме любви и о доказательстве любви, с одной стороны, и об ее отношении к сексуальности и к желанию — с другой.
Таково фундаментальное ядро истерии. Можно упомянуть, что к этим классическим аспектам добавились новые, как раз относящиеся к первосцене. Отмечались также и другие аспекты, немного скрытые проблематикой любовь-сексуальность. Так, была подчеркнута важность нарциссизма и восприимчивость к депрессии. Особое внимание было обращено на злобу истерика (Khan, 1974), упреки которого направлялись скорее на неспособность объекта обеспечить развитие Я. В пограничных случаях мы, по-видимому, имеем дело с проявлениями, свидетельствующими о хрупкости границ Я. Если в неврозе легко выявить роль страха кастрации в паре со страхом пенетрации (типичным для женщин), то в пограничных случаях эти страхи заменены соответствующими им формами на уровне Я: страхом сепарации, который также может существовать и в истерии, но гораздо быстрее преодолевается, и страхом интрузии (Winnicott, 1965-1975), отражающими страх отчуждения и страх зависимости от всемогущего объекта. В действительности появление этих страхов состоит в связи со страхом провала-разрушения (Winnicott, 1971) или захвата недоброжелательным и зловредным объектом. Здесь как раз и можно обнаружить роль страха катастрофы (Bion, 1970; Brenman, 1985), способного привести к проективному и непонятному поведению, направленному на то, чтобы сбить с толку аналитика, чтобы ускользнуть от его влияния, и даже предпринимается «усилие, чтобы сделать другого дураком» (Searles, 1977). Во всех этих случаях доминирует желание мести и агрессии; на этом основании мы понимаем, что деструктивность — это центр проблематики пограничных случаев. Подводя итог, в немного схематичной форме мы можем сказать, что в истерии преобладают конфликты, связанные с эротическими аспектами психики, тогда как в пограничных случаях именно деструктивность занимает авансцену, стремясь исказить или перекрыть эротическую проблематику.
Травма
Вопрос о травме, начиная с Фрейда и до сегодняшнего дня,— это тот вопрос, который лучше всего отражает эволюцию психоаналитической клиники и проблем, поднимаемых современной техникой. Мы знаем, что в начале своего творчества Фрейд определял природу травмы как сексуальную. Обращена ли травма на соблазнение или на фантазм о соблазнении, это не меняет сути. А суть глубинно связана с сексуальностью. С другой стороны, реальная травма и фантазм, далекие от того, чтобы взаимоисключаться, чаще всего комбинируют свои воздействия. Впоследствии поле травмы несколько расширилось. Сексуальность перестала быть однозначной причиной травмы. Благодаря Ференци (1982) природа травмы изменилась, и ее воздействия усилились. Сексуальность уже не была единственной, подлежащей рассмотрению; Ференци, защищая свою концепцию смешения языков, описывал незамеченную модальность травмы, затрагивая позицию объекта (и следовательно, позицию аналитика). Он интерпретировал воздействия травмы на уровне Я: серьезные торможения, поражения психического аппарата, губительные последствия непонимания, холодности и т. д., подчеркивая глубину ущерба. Травма здесь относится как к ответам объекта, которые отсутствовали, так и к тем реакциям, которые давались несоответствующим образом, чтобы удовлетворить желание взрослого или чтобы предотвратить отчаяние ребенка. Вслед за Ференци другие авторы развивали это направление мысли. Особенно это относится, на мой взгляд, к Винникотту, тогда как Мелани Кляйн акцентировала меньше внимания на материнском ответе, чем на эндогенных источниках психики. Как бы то ни было, все сказанное можно резюмировать в упрощенной схеме, напрашивающейся с неизбежностью: мы отмечаем открыто сексуальный характер, постоянно действующий в истерии, где инцестуозное соблазнение, прямое или символическое, отсутствует редко, а в пограничных случаях речь идет о локализации в Я травматических воздействий, связанных с материнским влиянием.
Некоторые теории пытаются комбинировать эти два аспекта, и тогда мы будем рассматривать у женщин инцестуозные фиксации на отце как способ защиты и средство против отношений с матерью, окрашенные ранним отвержением или поддерживающиеся амбивалентным слиянием, в основе которых лежит неадекватное отношение к ребенку и непонимание его нужд. Следует особо подчеркнуть, что нельзя пренебрегать влияниями извне, составляющими часть работы психики субъекта. Внешние патогенные источники вызывают серьезные субъективные нарушения, тем более сложные для интерпретации, если субъект защищается от патологии (совершенно бесспорной) объекта, от которого он зависит. Это может повториться в переносе. А плохо налаженные отношения между Я и объектом могут, в свою очередь, сексуализироваться, и это дает нам право говорить уже о гомосексуальности, квалифицируемой как «первичная», в отношениях между дочерью и матерью. Такие отношения любви нередко можно встретить между матерью и дочерью, находящейся уже в достаточно взрослом возрасте. Чаще всего речь идет о девочке, но и мальчик не избегает этой участи.
Эти любовные отношения устанавливаются на фоне зависимости от поведения и чувств матери и не проходят со временем, а поддерживают взаимные бесконечные упреки, которые будут повторяться в переносе. Мы легко догадываемся о неутоленной жажде любви (которая никогда и не будет удовлетворена) ребенка по отношению к матери, жажде любви, соответствующей настоятельному, нереализуемому материнскому запросу, который мать выставляет ребенку, чтобы он вписывался в тот образ, который она создала, способствуя таким образом расцвету ложной самости (Winnicott, 1965). В пограничных случаях все зависит от способа, которым субъект переживает эту ситуацию, а именно от защитных реакций, которые вызывает в нем такая ситуация и которые могут располагаться от глубокого расщепления до проективного поведения, почти бредового, смещенного на символические материнские эквиваленты, или до реакций глубокого отчаяния, способных привести к достаточно серьезным суицидальным попыткам, подвергающим опасности жизнь субъекта. Иногда в связи с отвержением объектом, символизирующим мать, можно наблюдать яркие регрессии, оральные и анальные, которые влекут за собой госпитализацию, к счастью, кратковременную. Продолжительность травмы подчиняется также количественным факторам. Если это верно, остается только, чтобы количественные изменения перешли в конечном счете в качественные; это происходит, когда дезорганизация достигает Я, изменяя картину в сторону пограничных случаев.
Где купить черную икру в Москве со скидкой