Зигмунд Фрейд и психоанализ. Страсти в истории психоанализа
Затем мне повезло, и меня назначили клиническим психологом в новом Центре для детей и подростков в Лондоне, и, к моей великой радости, я стала брать детей на психотерапию. Но на протяжении этих двух первых лет в Лондоне мой муж не смог найти никакой постоянной работы, только несколько часов в неделю на Би-Би-Си, в передаче для взрослых; и вдруг совершенно неожиданно его назначают на должность, связанную с «фундаментальной подготовкой» в ЮНЕСКО! Для меня это было катастрофой. Я должна была оставить клинику Хэмпстед, покинуть моего аналитика, бросить Винникотта — моего научного руководителя, забрать детей из школ, чтобы поехать в Париж продолжать обучение на языке, которым я едва владела.
Я попросила аудиенции у мисс Фрейд, чтобы обсудить с ней мою дилемму. Она мне сказала: «Как? Вы собираетесь бросить курс?» Я ей ответила, что это меня огорчает, но мой муж получил назначение в Париже, где я буду продолжать обучение, насколько смогу. «Но в Париже не занимаются обучением детскому психоанализу!» — сказала она. В конце концов я ей ответила: «Но моим детям нужен отец», — что явилось для нее весомым аргументом. «Ну хорошо, у вас маленькая дочь. Вам надо ехать в Париж». Она добавила, что передаст письмо для своей подруги «принцессы Бонапарт». Я закончила текущий год обучения и с тяжелым сердцем уехала во Францию.
И вот я приехала в Париж в 1953 г. Тогда там было только одно психоаналитическое общество; однако Парижское психоаналитическое общество находилось на грани раскола, и разногласия были не меньшими, чем в Британском обществе на тот период; разногласия были в самом разгаре, но с той лишь разницей, что дискуссии в сердцевине моего нового общества были непривычно бурными для моих англосаксонских ушей. В подобных обстоятельствах британцы «совершали действие», как тогда говорили; мне рассказывали, что иногда во время доклада одного из членов группы Анны Фрейд кляйнианцы вставали и уходили, не произнеся ни слова, чтобы продемонстрировать несогласие. И последователи Анны Фрейд в подобных обстоятельствах поступали так же. И поскольку я была страстной поклонницей идей Винникотта — самого харизматичного аналитика лондонской сцены того времени, я очень внимательно слушала и Лакана, пользовавшегося такой же репутацией на парижской сцене.
Я была поражена различием между Винникоттом и Лаканом в личностном плане: темперамент Лакана подстрекал к распрям, тогда как темперамент Винникотта был направлен скорее на сплочение и ему удавалось привести противников к принятию новых теорий и т. п. (но его самая известная попытка — помирить Анну Фрейд и Мелани Кляйн — провалилась с треском с тем лишь результатом, что отныне обе стороны относились к Винникотту с недоверием).
Если отставить в стороне теоретические различия между Винникоттом и Лаканом, то другое поразившее меня отличие заключалось в клиническом подходе:
1. Сначала вопрос о влиянии времени и продолжительности сеанса: у Винникотта я научилась тому, что аналитические отношения рассматривались как имеющие место в пространстве игры. Кто, как не Винникотт, определял «игру» как «континуум пространства-времени, как форму жизни...» Он считал, что только в этом аналитическом пространстве — на этой переходной площадке — психическое изменение могло иметь место. Я усвоила от своего бывшего учителя, что задача психоаналитика состояла в создании атмосферы доверия через надежность аналитика и через пространство-время сеанса, а целью этого было то, чтобы пациент мог, по словам Винникотта, «строить себе личное существование» (особенно когда чувство идентичности — личного существования — не смогло укрепиться в детстве).
Винникотт также настаивал на важности выражения трансферентных негативных аффектов в аналитических отношениях, в частности, для того, чтобы пациент понимал, что его деструктивность не разрушает его объекта. Как известно, он также оставлял место аффектам ненависти в переносе аналитика. Я помню, как однажды спросила у него, как он выносит постоянные атаки некоторых пограничных и психотических пациентов. А он мне ответил: «Не забывайте, что очень утомительно быть плохой грудью».
Одним словом, пациент должен находить в аналитическом кадре спокойную атмосферу и рассчитывать на надежное пространство с фиксированным временем, чтобы чувствовать себя расслабленным и готовым, насколько это возможно, свободно ассоциировать и выражать свои аффекты, как трансферентные, так и другие. Когда я попросила у одной коллеги (которая со мной поделилась, что в вопросе теории она всем обязана Лакану) объяснить мне причину варьирующегося времени сеансов, она мне ответила, что одна из основных причин укорачивания сеанса состоит в том, чтобы помешать пациенту чувствовать себя расслабленно и комфортно в аналитической ситуации! Такая точка зрения была впоследствии подтверждена самим Лаканом, который неоднократно говорил, что совсем не нужно, ни чтобы пациент находил форму существования в пространстве-времени сеансов, ни чтобы он предавался поддержанию своих «душевных состояний». Действительно, это цель, совершенно противоположная той, о которой говорил Винникотт!
2. Второй поразивший меня аспект — два знаменитых императива Лакана, а именно: «бессознательное структурировано как язык» и «бессознательное — это речь (дискурс) Другого». В стремлении понять лекции Лакана (которые я усердно посещала после раскола) я пришла к выводу, что если в термин «речь» («дискурс») включается все, что имеет отношение к матери-универсуму раннего детства, ее запах, ее прикосновение, голос, а также ее манера ухаживания, пения и успокоения ребенка, т. е. если допустить, что существуют превербальные означающие, то я была готова принять, что бессознательное может рассматриваться как «речь Другого». справка в бассейн