Зигмунд Фрейд и психоанализ. Страсти в истории психоанализа
Он ссылался в то время также на работы Мелани Кляйн, особенно на ее концепцию «шизопараноидной» и «депрессивной» позиций, которые он одобрял, высказывая, однако, сомнение по поводу их фундаментальной значимости.
Таким же потрясающим и незабываемым для меня был опыт работы Винникотта с очень маленькими детьми (с 4 мес. и старше), опирающийся на наблюдения Фрейда за «ребенком с катушкой», и пример Винникотта, который он проиллюстрировал случаем девочки, страдавшей астмой и бессонницей (Маргарет): он описывает, как делал доступным для понимания ребенка значение металлического шпателя и как после двух сеансов работы с матерью и ребенком астма исчезла, а также и шпатель. Винникотт подчеркивал, что все происходящее в таких случаях не может объясняться без понятия «фантазмов», свободных от слов (у младенца), первичных и бессознательных фантазмов.
Впоследствии его мысли об отношениях между психикой и сомой чрезвычайно заинтересовали меня: Винникотт настаивал на центральной роли матери, которая состоит в объединении тела и души малыша для того, чтобы ребенок чувствовал себя существующим. Он говорил, что «с самого начала мать встроена в процесс создания связей между телом и психикой у своего младенца». И добавлял, что «даже ребенок, родившийся с аномалиями, может стать психически здоровым с недеформированным Я, лишь бы он/она был целиком и полностью принят родителями таким, какой он есть».
Эта интеграция, развивающая чувство субъективной идентичности, возникает, говорил он, задолго до того, как ребенок начнет говорить в вербальных или структурных терминах, что, по мнению Винникотта, происходит у ребенка вместе с обретением образа самого себя, отраженного в глазах матери. Впоследствии, разрабатывая эту концепцию, он объяснял, что то, что малыш ловит во взгляде своей матери, является тем, что он представляет собой для нее.
Вслед за Винникоттом я тоже заинтересовалась тем, что может происходить с пациентами, демонстрирующими раскол между психикой и телом. Психосоматическая интеграция может быть блокирована у ребенка, который вынужден защищаться расщеплением между телом и духом, чтобы избежать не только угрозы разрыва нарциссической непрерывности, но еще больше, чтобы избежать крайней опасности уничтожения себя как субъекта. Я думаю, что мой интерес к «говорящему телу» начался в Лондоне... и годы спустя это позволило мне написать главу в одной из моих книг, которая называлась «От языка тела к языку психики», и осознать, что она пропитана влиянием Винникотта, т.е. тем, что я услышала от него за долгие годы до написания этой книги.
Я позволю себе процитировать себя: «У новорожденного тело и душа еще не переживаются отдельно; младенец не устанавливает никакого различия между своей психикой и телом и таковыми матери. Его мать еще не "другая", отличающаяся от него, а является гораздо большим: она составляет всеобъемлющую окружающую среду, всего лишь крошечной частичкой которой является ребенок. Мы можем выдвинуть гипотезу универсального фантазма первых недель жизни в психическом опыте ребенка — фантазма единого тела и общей психики у двух персон...
Совершенно нормально, что матери разделяют иллюзию тотального слияния со своим младенцем на протяжении недель, следующих за рождением. Но по различным причинам некоторые из них охотно продлевают этот фантазм слияния, как если бы бессознательно в течение долгих месяцев (и даже лет) они переживали своего ребенка как составную часть самих себя. Игнорируя коммуникативные невербальные сигналы своего младенца, они навязывают ему свою интерпретацию его потребностей и предпочтений. Детская бессонница, одна из наиболее ранних форм психосоматических расстройств у грудного ребенка, провоцируется зачастую именно такой формой материнского обращения. Иными словами, проблема заключается в сепарационной тревоге матери, а не ребенка!»
И далее: «Идея диссоциации между сомой и психикой совершенно незаконна. Концепт дуализма тело-дух, который пришел к нам из картезианской философии, может затемнить наше восприятие, исказить наши теоретические концепции и даже увести в сторону нашу клиническую работу. Более того, постулировать (как это охотно утверждают некоторые теоретики), что тело не имеет "языка", является сомнительным упорством, тогда как вполне возможно, что это единственный язык, который не может лгать. По меньшей мере, ясно, что тело в качестве соматического функционирования обладает удивительной памятью.
Детская психика, бесспорно, строится в преязыковом режиме, несмотря на то что первоначальный обмен между матерью и ее младенцем имеет место в атмосфере, пронизанной речью... С самого рождения малыш погружен в окружающую среду, организованную знаковой системой и вербальными значениями. Но в то же время ему передается и другой язык. Тело ребенка с его сенсорным восприятием состоит в постоянном контакте с телом его матери (ее голос, ее запах, ее кожа, ее тепло). Младенец принимает эти невербальные сообщения в виде телесной записи, хотя они передаются говорящими существами <...> Некоторым образом соматический опыт является тесно связанным с символическим миром с самого рождения, но речь еще не идет о вербальных означающих».
Я не могу быть уверена в том, что Винникотт полностью бы согласился с тем, что я написала, но совершенно точно, что он признал бы высокую степень влияния на меня его собственной мысли.
В Тэвистоке, куда я также тогда записалась, у меня были короткие интересные встречи с кляйнианцами (что в то время в клинике Хэмпстед не одобряли!).